Россия для Михаила Захарова начинается с малой родины

А над всей этой красотой заливаются жаворонки. Приятно идти лугом в яркий солнечный день. На душе - праздник, а как иначе, когда кругом такое волшебство. Среди многотравья вьётся небольшая речка, вода звонко переливается, весело бежит к Иртышу.
В природе всё рационально и прекрасно, надо только научиться видеть эту красоту, уметь беречь её, сохранять для будущих поколений. Природа великолепна сама по себе, и в то же время, сколько она несёт даров людям! Общение с природой приносит необыкновенную духовную силу. Не случайно художники, поэты, прозаики черпали творчество в природе, общаясь с жителями дальних, глухих деревень и сёл.
Вот и наш земляк — известный тюменский художник Михаил Захаров — многие сюжеты своих картин увидел в нашем районе, на своей малой родине. Не так давно вышел его сборник литературных произведений, иллюстрированный его картинами. Сегодня мы хотим представить его самобытное литературное творчество читателям газеты.

Все на выборы!

В те времена этим лозунгом глаза не мозолили. Отдать голоса горячо любимым правителям ехали кто на чем, шли совершенно добровольно, не понукаемые никакими агитками, не заманиваемые ни колбасой, ни сгущенкой. Шли, бежали весело, под гармошку. Каждый желал собственноручно положить кирпичик в «вавилонскую» башню коммунизма. К тем же, кто уже и двигаться не мог, персонально доставляли фанерный ящик, оббитый красной тряпицей. Тогда, как и теперь, бросил бумажку в ящик — и на душе легко, и вся жизнь наперед освещена идеями и на пятилетки расписана.
Из нашей глухомани добраться к урнам было не так-то просто. Зимой, по зимнику, лошадями. Летом, по воде, неводником1. Но зато был повод в люди выехать, в раймаг сходить. Если у кого деньжонки какие подкоплены к такому случаю, то и подкупить кой-чего для хозяйства. А денег-то, как раз, и не было. Разве что на связку баранок да на бутылку вина. А на трудодни штанов не давали.
Утром, управившись со скотиной, нарядные деревенские собирались цветастой толпой на берегу ожидать неводник. Ох, и огромным же казался по тем временам этот деревенский «Титаник»! В основном предназначался он для перевозки скота. Летом, с появлением большой жары и гнуса, скотину с лесной стороны свозили в разливы, на острова. Там и паутов ветром обдувает, и травы полно, и зверь до скотины, опять же, не доберется. В этот «ноев ковчег» враз грузили всякой твари по паре — от лошадей до овец, десятка по два. А если в райцентр, на выборы, то с трех деревень в неводник набивалось народу до полусотни вместе с детьми.
Поначалу неводник приводился в движение тремя парами весел. За каждым веслом — по мужику. Это вперед, в райцентр. А обратно — по бабе, потому как мужики были «выпимши» и вповалку отдыхали на дне неводника. Но потом колхоз обзавелся где-то стационарным мотором, который почему-то называли «андижанцем». «Андижанец» этот поставили посередке неводника. Получилось что-то похожее на русскую печь в избе. Места мотор занял много. Но зато не на веслах! Неспешно везет — ни шатко, ни валко. Но быстрее, чем бегом, и все ж не ногами.
Мотористом к «андижанцу» приставили дядю Степана, кузнеца из деревни Остров. Он специалист по железу, ему и с мотором сподручнее. На выборы он всегда наряжался в один и тот же пиджак с военными наградами. Показывая на орден Красного Знамени, среди прочих наград, при случае рассказывал мужикам:
- Вот этими руками заработал, — при этом подносил под нос слушателям огромный кирпичного цвета порёпаный кулак.
-В разведку ходили, втыл, по языка. Ночь,темень! Я в траншею-то к немцам и завалился. Упал, куча тел подо мной вошкается. Я хряснул кулаком-то раза два да, видимо, кончил кого-то. Один-то вроде стонет. Посветил фонариком — при чине, смотрю, фриц. Я выбросил его на бруствер да волоком к своим. А немец-то тот большим начальником оказался. Меня в штаб повезли, вот этот орден и повесили. Генерал велел спирту принести, мне стакан наворотил да и сам рюмочку выпил.
Пока тарахтели до райцентра, не раз садились на мель. Тогда мужики, закатав штаны, вылазили пихать судно, а мы в это время успевали искупаться.
После швартовки в Увате дядя Степан в рупор объявлял о времени сбора. Потом все гурьбой валили в райком к урнам. Отдав голоса, помаленьку расходились кто куда. Одни — к родственникам или знакомым, другие — в раймаг за покупками. К полудню большинство, которому некуда было пойти, собиралось у неводника. Пообедать, отдохнуть. Гамузом валились на траву вокруг клеенки, вываливали из мешков у кого что было — и еду, и выпивку. Становилось шумно, весело. Выпивки вскоре не хватало. Тогда по кругу пускали картуз дяди Степана. Насобирав таким образом денег, кого-то из мужиков помоложе отсылали в лавку за «казенным» вином. Да с наказом, чтоб не побили уватские да деньги бы не отобрали. «Казенное» вино — это была обычная клюквенная наливка с горьким запахом жженого сахара. Деревенским, не пивавшим ничего слаще браги, наливка нравилась. Пили бережно, причмокивая:
- Скусна, скусна, но слабовата!
Однако ко времени сборов, когда от родственников и из магазинов подтягивались остальные, тоже изрядно захмелевшие, из тех, что ждали у неводника, немногие бодрствовали. Те, кто пришли, начинали делиться впечатлениями. Опять же на клеенку выставляли гостинцы — еду да выпивку, будили прикорнувших, и веселье продолжалось допоздна. И зависли бы на выборах неизвестно на сколько, если бы дома не ждала скотина, на то время совершенно бесхозная.
К закату дня кое-как грузились в неводник. Хорошо, что ночи светлые. Капитан мало-мало потрезвее мужиков, строго покрикивая, квартировал на дне «ковчега» особо «уставших». Но вот помаленьку утуркивались2 кое-как и ехали от деревни к деревне развозить похмельный электорат. К полуночи и мы, березовские, наконец-то дома. Бабы растаскивали по домам мужиков под оглушительный рев недоеной скотины. Когда теперь будем в людях? Случай, разве, какой. А в карманах штанов долго еще держался запах глазированных пряников и карамелек с повидлом. Эти уцененные, слипшиеся в комок подушечки и фруктовый кирпичиками чай иногда деревенские брали на брагу.
Помню, преет на печи деревянный бочонок литров на двадцать. Бочонок назывался лагуном. У лагуна была размером с доброе полено квадратная пробка, которую, обернув тряпицей, забивали в бочонок не иначе как обухом топора. Время от времени кто-нибудь из взрослых лез на печь слушать, не бродит ли брага. Иногда со всеми мерами предосторожности пробку вежливо вынимали, раскачивая в разные стороны. Отец кричал:
- Ну-ко, Михалко, ташши ковшик!
Потом дегустаторы, вытянув губы, бережно поочередно отпивали.
- Нет, не дошла ишшо! Рановато!
- Слаба, слаба! Три — четыре дня и, пожалуй, выбродится.
- Да куда ты с ковшиком-то?! Дай-ка долью ишшо!
Ну ладно, брага выбродится еще, а я вот всё думаю, как это мы челюсти не выломали об этот фруктовый чай? Его на заварку топором рубили. А мы как-то зубами управлялись. Ну а что? По тем временам — деликатес! За свою жизнь всяких сладостей перепробовал, а слаще того чая не едал.
Не было тогда колхоза беднее на целом свете, чем наш, имени Серго Орджоникидзе. Покосы из года в год топило водой. Скотину с лесной стороны драл зверь. И картошки-то государству недодавали, и репа не родилась. А об урожае зерновых и говорить не приходится! И народ-то у нас пил больше, чем другие. В районных сводках и соцсоревнованиях мы всегда красовались на последнем месте. И всё, что бы ни затеяли, — всё не как у людей. Задумали организовать свиноферму. Свиней в кредит набра­ли окрест. Поставили запарник для картофеля на корм. Свиньи перерыли все деревенские улицы, превратив их в колдобины, потравили и без того небогатый урожай репы и, кое-как перези­мовав, благополучно передохли все до одной, подцепив какую-то заразу. В правлении, недолго думая, приказали устроить скотомогильник чуть ли не в деревне. Летом на душок к ското­могильнику повадились медведи. Прикончив пропастину, принялись за живой скот. Деревенские охотники раза два снимали медведей с коров. Прослышали об этом в райцентре. Понаехали инспекторы-егеря. Забрали шкуры, мясо, а охотников оштрафовали. С тех пор и махнули мужики рукой:
- И вас вместе с коровами задери медведь! Управляйтесь сами, как хотите, раз тако дело!
Споро управившись со свиньями, решили основать молочную ферму. Свезли коров, дойку наладили, сепаратор организовали. Раз в день, к вечеру, из Острова приплывал неводник, тогда еще без мотора. В огромные чаны сливали отработку после сепаратора. Отработка — это что-то вроде сыворотки, а называлась она обратом. Везут бабы обрат в соседнюю деревню на звероферму, и мы с ними. Бултыхнешься нагишом в бочку с сывороткой, а оттуда — в теплую речку. Бабы весла подадут, по ним и в лодку за­лезешь, а там снова в бочку. Какая благодать!
Белая ночь! Спят острова, опрокинувшись ресницами елей в воду. Спит щука, уткнувшись в берег. Снится ей, голодной, красноперый чебак. Во сне она бесшумно летит за ним по небу, толкая носом уснувшее розовое облачко. Между небом и водой спят чайки на бревне. Вдруг проснется одна, потянет занемев­шую ногу, медленно-медленно расправит крылья, раскроет клюв, хочет крикнуть, но испугается тишины, передумает и снова заснет. И только голос далекой кукушки разбивается брошенным камешком о водную гладь, расходится кругами. Ку-ку, ку-ку! Печальный, монотонный голос белой ночи. И скрип уключин о весла слышен далеко-далеко окрест.
Коровник наш тоже долго не протянул. С покосами худо. Свою-то скотину дай Бог прокормить! По неудобьям, по кочкам сено собирали. А тут еще и колхозные рты! В общем, захирело хозяйство. Так и колотились, существовали из года в год безо всякого энтузиазма, не в ногу со всеми. Одним словом, нищета имени Серго Орджоникидзе.
Уже позднее, во времена хрущевской «кукурузной идеи», где-то там наверху у кого-то от рвенья услужить ум ли за раз ум зашел, или в бумагах напутали что-то — пригнали в район по реке паузок3 с семенами кукурузы под посев. Долго районное начальство ломало головы, перечитывая сопроводительные бумаги. Где сеять, как сеять?! Думали-думали, да и опрокинули всю кукурузу с паузка в реку. А в отчете отписали: то ли лето не удалось, то ли семена невсхожими оказались. Не собрали урожай, да и только! А дурь-то с кукурузой долго еще катилась на север, вплоть до Салехарда.
1 неводник — большая лодка, предназначенная для перевозки невода
2 утуркать — уложить что-либо очень плотно
3 паузок — судно (баржа) для перевозки сыпучих материалов